Дрова в печке догорели. Большие, раскалённые до бела угли, над которыми плясали голубые язычки пламени, Николай Фёдорович Казмерчук привычно разбил кочергой, освободил впереди место и поставил чугунок с картофелем, огрёбши его крутые бока.
Он всегда любил смотреть на огонь: на рыбалке с ночёвкой у Избыньского озера, мягкой тихой осенью на опушке леса, когда с полной корзинкой грибов садился перекусить и разводил костерок. Но всё-таки больше любит лес, который для жителей деревни Избынь всегда был вторым домом: он щедро отдавал свои дары, топливо на зиму, а в лихое время фашистской оккупации надёжно прятал от карателей.
Николаю Казмерчуку тогда, в 1941 году, пошёл пятнадцатый. Невысокого роста, коренастый, как молодой дубок, он крепко держался на отцовской земле. До свинцовой тяжести в руках шаг за шагом клал “литовкой” покосы; будто играючи топором, рубил дрова. А как возвращал силы после короткой передышки здоровый запах земли вперемешку с лошадиным потом на пахоте! Провожая глубокой осенью 1943 года сына на фронт, мать утирала залитые слезами глаза не потому, что семья лишалась хозяина, тревожилось её сердце за жизнь его…
Всё чаще теперь вспоминает Николай Фёдорович ту осень. А в снах надоедливо-часто навещает война. Как в немом кино видятся зарницы пожаров, беззвучно рвутся снаряды, беззвучно шевелятся губы фронтовых товарищей: то ли зовут за собой в вечность, то ли в атаку. Но их, ведь, больше шестидесяти лет нет в живых…
…В начале апреля 1945 года наши войска взяли город Кёнигсберг. Но большая группировка немецких войск осталась севернее крепости. Там при взятии Пилау наши войска столкнулись с немецкими танками, которые стояли на улицах без горючего, но с полными боекомплектами. Город был взят с большими потерями. Судьба хранила пехотинца Казмерчука до 26 апреля (какая-то зловещая дата в его жизни и родной страны). Меньше чем за две недели до капитуляции фашистской Германии произошло то, от чего не застрахован никто на войне.
Взрыв, удар о землю и первая мысль: “Может, обошлось…”. Но чудеса не случаются. Помнит товарищей, перетягивающих ремнём от автомата перебитую левую руку, тупую боль в рукаве гимнастёрки и множество обёрток от индпакетов, разбросанных по земле, транспортировку в медсанбат на открытой машине, во время которой и потерял сознание от большой потери крови.
Руку ампутировали, и ещё долго оставалось ощущение, что она присутствует, будто боль от предплечья уходит в пальцы. А в душе была такая обида! Как пожар… Нет, не от жалости к самому себе, а от неуверенности в том, что ему, крестьянскому сыну, не придётся больше наравне с деревенскими мужиками работать в поле, на сенокосе.
Выхаживали солдата в нескольких госпиталях в Германии, потом на Родине, в городе Чкалове. И только в начале 1946 года он вернулся в родную деревню.
– Ничего, сынок, – сказала мать. – Главное, что жив. Вон сколько не вернулось сельчан, навеки остались лежать в чужой земле. Сколько вдов да безутешных матерей…
Сжав зубы, учился привычную с детства работу делать одной рукой. Нехитрое приспособление – и, оказывается, можно косить; хорошо отрегулированный плуг тянет борозду и послушен. Жерди тесать, дрова рубить – любая работа по плечу.
Долго присматривался к местным девчатам. Тем семью завести, не говоря уже о молодых солдатских вдовах, – счастье нужно иметь. Выкосила война по городам и деревням мужиков и парней. Выбор сделал на 25-летней Марии Лобан. Спокойная, работящая, не писаная красавица, но было в девушке то обаяние, от которого легко, уверенно и надёжно.
8 марта 1955 года расписались в сельском Совете, чтобы в радости и в горе до конца дней своих быть вместе. Было больше радости: когда дом строили с большими светлыми окнами, детей растили. Дочери Татьяна и Елена, сын Фёдор (в честь дедушки назвали) в родителей пошли, трудолюбивые да приветные. Специальность получили, свои семьи завели и вылетели из отцовского гнезда, в Минской области все обосновались. А потом большое горе навалилось, когда в 34 года умерла Татьяна, в 49 – Фёдор.
В деревне люди, как одна большая семья. Старались поддержать, сказать слова сочувствия. А Казмерчуки замкнулись в своём горе, в себе, особенно Николай Фёдорович. От того 26 апреля 1945 года самым обидным для него было чувство людской жалости к нему. Хоть и предоставляли все годы работу, как инвалиду, по сторожевой части, на своём подворье он был главой семьи и примерным хозяином. А что касаемо женского счастья Марии Михайловны, деревенские бабы могли только завидовать: всегда вместе, всегда рядом, уважительно друг к другу. И 53 года совместной жизни пролетели как один день. Когда год назад жены не стало, будто что-то оборвалось в нём. Говорят лебедь, потеряв лебёдку, поднимается высоко в небо и камнем падает вниз. У человека нет крыльев, вместо них душа, но не поднимает она в бездонную синеву, ибо большой грех губить собственную душу. Терпение дано человеку.
Зовёт дочка к себе на Минщину.
– А дом как? А мать что? Оставлю одну здесь лежать в земле? Нет, Алёнка, очень сильно я притянут к этой земле, – сказал.
Накануне Дня освобождения района от немецко-фашистских оккупантов приехала к ветерану секретарь Великоборского сельского Совета Ольга Александровна Плытник:
– Может просьбы какие есть, Николай Фёдорович? Чем-то помочь нужно? Ведь вы сегодня единственный ветеран войны во всём Совете…
Долго не мог понять Казмерчук, чего от него хотят, в последние годы совсем плохо стало со слухом у него. Вот и попросить бы оказать содействие в приобретении слухового аппарата. А он:
– Всё у меня есть. Социальный работник, спасибо, помогает. А так я сам…
Вот так всю жизнь сам, ни на кого не надеясь, не выпячивая свои заслуги перед Родиной, народом. Даже орден Отечественной войны и многочисленные медали ни разу не привинтил к лацкану пиджака. Как жаль, что орденов и медалей не дают за скромность…
Владимир ДОЛГОЛЫЧЕНКО.
